Смерть в Лиссабоне - Страница 97

Двумя неделями после суда, состоявшегося 18 ноября 1962 года, Жоакин Абрантеш и его новый юрист, доктор Акилину Диаш Оливейра, сидели, переписывая уставные бумаги «Банку де Осеану и Роша». Среди акционеров и директоров банка и в помине не было отбывавшего срок убийцы Клауса Фельзена.

28

Воскресенье, 14 июня 199…

Пасу-де-Аркуш, близ Лиссабона.

Утром, когда я заглянул к Оливии, она еще спала, уткнувшись лицом в подушку. Видны были только черные волосы. Я спустился вниз, позавтракал фруктами и выпил кофе, беседуя с кошкой, растянувшейся так, чтобы выглядеть самой крупной кошкой в Пасу-де-Аркуше. Было около девяти, и я пошел проверить телефон. Конечно, это был не тот громоздкий аппарат, вес которого не позволял юным девушкам потрепаться всласть. Теперь это был темно-серый современный кнопочный телефон, нелепо выглядевший среди обветшавшей мебели. Оливия могла, прижав трубку плечом, сколько угодно болтать о мальчиках, одновременно кроя свои наряды.

Я поправил аппарат на столике, проверил провод. Появилась Оливия в длинной, до колен, рубашке, еще сонная.

— Что это ты делаешь? — спросила она.

— Смотрю на телефон.

Она тоже взглянула.

— Проверяешь, работает ли?

— Собирался позвонить.

Вошла кошка, села, аккуратно сложив лапки, и широко зевнула.

— Кому ты хотел звонить?

Я поднял взгляд на Оливию. Я хотел позвонить возможной свидетельнице по делу об убийстве и пригласить ее пообедать со мной. Собирался сказать об этом дочери. Кроме того, следовало объяснить ей вчерашний мой приступ ярости.

Раздался звонок в дверь.

— Я хотел поговорить с тобой о вчерашнем, — сказал я, переминаясь с ноги на ногу.

В дверь опять позвонили. Оливия быстро вышла из комнаты. С видимым облегчением вышла. Я кинулся к телефону и набрал номер Луизы Мадругады. Та мгновенно сняла трубку.

— Это инспектор Зе Коэлью, — сказал я торопливо. — Не хотите сделать перерыв в работе?

— Я всегда не прочь его сделать, инспектор, вчера мы об этом говорили. Но для чего и с кем — вот вопрос.

— Для обеда, — сказал я. — Вы не могли бы…

— Инспектор, — сказала она неожиданно строго и холодно, — вы предлагаете мне деловой обед?

Я почувствовал болезненное разочарование.

— Вовсе не деловой, — выдавил я, на ходу перестраиваясь.

Она засмеялась и велела мне быть у нее дома в час дня.

В комнату вернулась Оливия, за ней шел Карлуш с газетой под мышкой.

— О, прогресс налицо, — равнодушно заметила Оливия.

Я положил трубку.

Карлуш подошел ко мне и протянул руку. Он пересилил себя и, понурившись, начал бормотать какие-то длинные и витиеватые извинения; видимо, думал над ними всю ночь. Я покосился на Оливию, которая удивленно слушала. Потом она вышла.

Я положил руку Карлушу на плечо. Он смутился, но все еще не мог смотреть мне в глаза.

— Ты хороший парень, — сказал я. — Извиняться всегда нелегко, особенно если в произошедшем виноват не только ты.

— Мне не надо было такое говорить о вашем отце. Я вел себя непростительно. Вот вечно я так — ляпну первое, что приходит в голову. Не думаю об окружающих. Сколько ни пытаюсь сдерживаться, прежде чем что-то сказать, — не получается. Поэтому-то меня и перебрасывают с места на место. Я раздражаю людей. Теперь и вы это почувствовали.

— Это щекотливая тема… революция, — сказал я. — Не надо было касаться ее после такого трудного дня.

— Вот-вот, отец тоже так сказал. Сказал, что это слишком близко еще от нас, даже на одно поколение не отодвинулось. Рана не затянулась и болит.

— Вот вы… ваше поколение только и может объективно судить об этом. А я все еще… Я был… сопричастен… втянут в это все, — сказал я. — А твой отец? Не был?

— Он был коммунистом. Профсоюзным активистом на судоремонтном заводе. И почти четыре года провел в Кашиаше.

Я кивнул. Все это было слишком серьезно и сложно, чтобы сразу найти нужные слова. Провел его в кухню, налил ему кофе. Он положил на стол смятую газету.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил я.

— Про Катарину Оливейру.

— Неужели?

— Да. Кто бы мог подумать.

Я прочел статью. Там излагались детали дела — где и когда был найден труп, время смерти, школа, где училась Катарина, что она делала в пятницу, выйдя из школы, как была убита, и, что самое удивительное, упоминался я.

— Ну, что скажете? — спросил Карлуш.

Я пожал плечами. Странная история. Будь я человеком подозрительным, посчитал бы, что таким образом доктор Оливейра предупреждал своих друзей, чтобы были начеку: событие теперь приобрело иной масштаб, получив общественный резонанс.

— Это подкидывает нам кое-что для расследования, — сказал я. — Больше ничего там нет?

— Есть длинная статья насчет этой истории с золотом.

— Не знал, что есть какая-то история с золотом.

— Мы назначаем комиссию, чтобы разобраться в этом. На нас давят Штаты, европейское сообщество и еврейские организации, мы долго пытались этого избежать, но в конце концов вынуждены были принять какие-то меры.

— Мы? Кто эти «мы»? И какие меры? Меры относительно чего? Ты говоришь как истинный газетчик — слов много, а смысл неясен.

— Правительством назначена комиссия, которой поручено расследовать сотрудничество Португалии с нацистами. Во время Второй мировой войны Португалия получала награбленное фашистами золото в обмен на сырье, а к концу войны начала отмывать это золото, вывозя его в Южную Америку.

— Комиссия правительственная?