Смерть в Лиссабоне - Страница 96

Он приподнял правую руку. Она была прикована наручниками к кровати. Поднял левую, очень осторожно, потому что она все еще болела. Рука поднялась легко. Он нагнул голову, бросив взгляд на грудь, но руки там не было. Он чувствовал ее, но ее не было. Он чувствовал кисть, локоть, мускулы. Все было вроде на месте, но ничего этого не было. Он вскрикнул.

В комнату вбежали два охранника с ружьями.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — спросил первый, тот, что постарше.

— Моя рука, — вопил Фельзен. — Руки нет!

Они тупо глядели на него из дверей.

— Ну да, — сказал тот, что моложе. — Ее вам отрезали.

Старший из охранников толкнул молодого локтем.

— Чего? — удивился тот.

— Человек же руки лишился!

— Сейчас-то ему, поди, лучше, чем было, когда его привезли!

Старший из охранников, кинув на молодого суровый взгляд, пошел за доктором. Молодой остался мерить шагами комнату.

— Почему меня приковали к кровати? — спросил Фельзен.

— Вы человека убили, — сказал охранник. — Напились в стельку и убили. Как только вы сможете двигаться, вас отвезут обратно в Кашиаш.

— Я не помню, чтобы был суд.

— Суд еще будет.

Фельзен откинулся назад на подушку и, моргая, уставился в потолок.

— Не можешь мне службу сослужить?

— Да у вас, похоже, и денег-то при себе нет.

— А если я дам тебе номер телефона? Позвонишь и спросишь Жоакина Абрантеша. Он даст тебе денег.

Охранник покачал головой. Уговаривать его было бесполезно.

Через две недели Фельзена перевели в тюрьму Кашиаш. Еще через неделю его вывели из холодной сырой камеры и привели в комнату, где стоял стол с пустой жестянкой из-под сардин в качестве пепельницы и два стула. В комнату вошел Абрантеш в сопровождении дежурного офицера. Фельзен и Абрантеш обменялись рукопожатиями. Абрантеш похлопал его по плечу, пытаясь ободрить. Фельзен старался преодолеть холодность и быть с Абрантешем полюбезнее — ведь тот был единственным, кто мог ему помочь. Абрантеш угостил Фельзена любимыми его турецкими папиросами и вытащил фляжку коньяка. Они закурили, выпили.

— Ну, как дела? — спросил Фельзен.

— Положение очень трудное, масса бюрократических рогаток.

— Я мало что помню после звонка тебе.

— С него-то все и началось. Наш разговор подслушал телефонист. Пока я связывался с друзьями из МПЗГ, полиции стало известно, что есть труп, о котором ты не сообщил им. Это показалось подозрительным.

— Но он ворвался ко мне в дом! Он был вооружен!

— Как и ты. На незарегистрированном револьвере обнаружены твои отпечатки.

— Я не… — Фельзен запнулся, грызя ноготь своего единственного теперь большого пальца.

— Видишь, как все запутано…

— Это был не мой револьвер. Мое оружие было у него. И оно взорвалось у него в руках.

— Как попало к нему твое оружие? А к тебе — его?

Фельзен прикрыл глаза и потер переносицу. Насколько мог внятнее, он пересказал Абрантешу все, что помнил. Абрантеш слушал его, поглядывая на часы и чаще, чем обычно, прикладываясь к фляжке. Время от времени он кивал и поддакивал, побуждая Фельзена продолжать.

— Знаешь, — сказал Абрантеш, когда понял, что он завершил рассказ, — я не думаю, что что-нибудь из этого пригодится тебе на суде.

— На суде?

— Должен состояться суд.

— Ну а твои друзья в МПЗГ?

— Как я сказал, ситуация непростая, с массой бюрократических препон. Вызволить тебя отсюда очень трудно.

— Но разве мне предъявлено обвинение? Не помню.

— Ты, мой друг, обвиняешься в убийстве.

Окурком папиросы Фельзен гонял по столу сардинную жестянку.

— Знаешь, кто это был, а?

— Кто?

— Тот, убитый.

— По документам это был немецкий турист, Рейнхард Глазер.

Фельзен покачал головой, глядя на Абрантеша таким взглядом, что у того перехватило дыхание.

— Ты мой должник, — сказал он.

— Должник?

— Убитый — это… Шмидт. Помнишь его?

— Шмидт?

— Тот самый, которого, по твоим словам, ты убил тогда в Алентежу. Ты сказал, что бросил его в реку…

— Нет-нет…

— Да, Жоакин, — сказал Фельзен, забирая у Абрантеша фляжку. — Это был он. Ты мне соврал. Он сказал, что ты даже не приблизился к нему. Что ты выстрелил в воздух там, на маковом поле. А он видел тебя. Шмидт тебя видел.

— Нет… Его зовут Рейнхард Глазер. Ты ошибся.

— Нет, я не ошибся. И ты это знаешь.

— Я? Откуда мне знать? Я же его в глаза не видел.

Наступила тишина, такая, что слышно было лишь потрескивание их папирос.

— Вот поэтому ты мой должник, Жоакин.

— Послушай, — сказал Абрантеш, — ты потерял руку. Мне очень жаль. Тебе очень не повезло. Ты все еще в шоке, и тебе изменяет память. Вот что я сделаю. Я найму тебе лучшего адвоката, который поможет тебе выйти сухим из воды. Если уж он не сможет добиться для тебя оправдательного приговора, значит, никто не сможет. А теперь выпей, а мне пора. Пика ждет меня в Шиаду. Чем позже я приеду, тем больше денег она успеет просадить. Força, amigo meu.

После этого Абрантеш как в воду канул. Адвокат тоже не появился. На процессе девять месяцев спустя старый партнер Фельзена не присутствовал и не слышал, как объявляли приговор — двадцать лет заключения за убийство немецкого туриста по имени Рейнхард Глазер.

В начале своего двадцатилетнего срока в Кашиаше Фельзен увидел сон — короткий, но очень запоминающийся: четыре подковы, постепенно превратившиеся в железные прутья решетки, а за решеткой ящерица с размозженной головой, судорожно подергивающая лапками. Он проснулся как от удара, и в памяти моментально всплыл тот Рождественский сочельник: гроза, ветер и темное шоссе возле Гиншу. И он понял, что, даже будучи пьяным, догадался тогда правильно: Мария сказала Абрантешу, что Мануэл — не его сын. Абрантеш пришел к нему с коньяком, куревом, неся надежду на спасение, но теперь-то Фельзен знал, что на самом деле приходил он позлорадствовать.