Смерть в Лиссабоне - Страница 93

Компания разошлась. Пика поднялась наверх, Педру и Мануэл скрылись в доме. Абрантеш и Фельзен налили себе довоенного арманьяка и закурили штучные кубинские сигары. Абрантеш уселся на свое излюбленное место — в кожаное кресло с высокой спинкой и козырьком. Он любил тихонько и рассеянно постукивать по ручке этого кресла, и ладонь его уже оставила там темное лоснящееся пятно.

— Ты скверно выглядишь, — сказал Абрантеш. — И ничего не ешь.

Он был прав. Фельзену вот уже которую неделю не хотелось есть. Его обуревало предчувствие чего-то грозного, что надвигалось на него, и он хотел встретить это, будучи в форме — голодный, собранный, предусмотрительный. Он взглянул в черное стекло окна — там отражался Абрантеш.

— Ты пьешь на голодный желудок, это тебя до добра не доведет, — сказал Абрантеш, демонстрируя познания в медицине, будто визиты на Харли-стрит, куда он сопровождал Пику, сделали его знатоком и по этой части.

Фельзен попыхивал сигарой, и красный огонек на ее кончике мигал, будто посылая ему сигналы азбуки Морзе.

— И курить натощак вредно, — добавил Абрантеш. — Вот когда ешь хорошо, можно многое себе позволить.

Фельзен мерил шагами комнату, глядя в окно.

— И нервничаешь ты что-то, — продолжал Абрантеш. — На месте усидеть не можешь. Работу запустил. Слишком много времени и сил отнимают у тебя бабы. Тебе угомониться надо, жениться…

— Жоакин?

— Что? — Он вскинул на него глаза с невинным видом, слегка озадаченно. — Я ведь только помочь хочу. С того времени, как ты вернулся из Африки, ты сам не свой. Был бы ты женат, я не так бы о тебе беспокоился… Беспокоиться — это уж по их, бабской, части.

— Не хочу я жениться, — сказал Фельзен.

— Но ведь тебе же надо детьми обзавестись или… или…

— Или что?

— Или род прервется. Ты же не хочешь быть последним в роду.

— Я не Габсбург, чтобы заботиться о наследнике, Жоакин.

Не зная, что такое «Габсбург», Абрантеш промолчал. Они выпили. Фельзен налил по новой и опять вернулся к окну. Он видел, что и Абрантеш тоже вытянул шею, пытаясь понять, что интересного нашел за окном Фельзен.

— Мануэл делает большие успехи в МПЗГ, — сказал Абрантеш.

— Да, ты говорил.

— Они утверждают, что у него большие способности к этой работе.

— Может быть, природная подозрительность?

— Нет, скорее любознательный ум, — сказал Абрантеш. — Они говорят, что ему нравится… узнавать. Собираются сделать его агентом первого класса.

— Это значительное повышение?

— После шести-то месяцев службы? Думаю, что да.

— А что он там делает?

— Ну… знаешь ли… наблюдает, проверяет подозрительных людей, беседует с информаторами, ищет гнильцу там, где она есть.

Фельзен кивнул, слушая вполуха. Абрантеш заерзал в своем любимом кресле, так и не сумев устроиться удобно.

— Я вот что хотел спросить тебя, — сказал он. — Давно хотел, еще несколько месяцев назад.

— Что? — Фельзен, отведя взгляд от окна, впервые за этот вечер проявил интерес.

— Ты говорил с сеньорой душ Сантуш по поводу того случая летом?

— Конечно говорил.

Абрантеш с видимым облегчением откинулся в кресле.

— Я волновался, — сказал он, — что ты не воспримешь это всерьез. А это ведь дело серьезное.

— Она ничего не сделала, — сказал Фельзен. — Сказала, что это какое-то колдовство, которым она не владеет.

Абрантеш вылез из кресла, как будто что-то толкнуло его в спину. Он взял Фельзена за локоть и крепко сжал, как бы подчеркивая всю серьезность дела.

— Теперь я знаю, — сказал он, глядя пристально и сурово. — Знаю, почему ты так странно стал себя вести. Тебе надо обратиться к кому-то. И не откладывая.

Фельзен высвободил локоть из железных тисков Абрантеша. Вылил обратно в бутылку коньяк из своей рюмки и уехал.

Было половина одиннадцатого. Он был пьян, но не настолько, чтобы не суметь выбраться из Кабу-да-Рока. Ехал по молчаливым, погруженным во мрак улицам, блестевшим под дождем. Раза два притормозив возле заведений в Кашкайше, он все-таки продолжил путь: не хотелось вести беседы.

Он курил остаток сигары, задумчиво стиснув руль. В эту ветреную ночь на шоссе Гиншу, когда сгустившиеся над морем грозовые тучи вот-вот готовы были пролиться ливнем, ему вдруг пришло в голову, что Мария в приступе бешенства вполне могла сказать Абрантешу, что Мануэл — не его ребенок. Не потому ли ее отослали назад в Бейру? Не в этом ли причина всех этих разговоров, которые заводит Абрантеш насчет продолжения рода, то и дело возвращаясь к тому, как успешно служит в МПЗГ Мануэл? И эти странные слова, вырвавшиеся у него тогда летом на вечеринке насчет того, что трудно поверить в то, что у Педру и Мануэла общие родители…

Фельзен неодобрительно покачал головой, глядя, как медленно работают «дворники», потому что дождь хлестал уже вовсю, заливая шоссе и не позволяя ехать быстро. Подозрения волновали его, не давали покоя. Его мучило какое-то странное чувство неловкости между лопатками и в затылке, будто сзади кто-то сидел.

«Опять напился», — вздохнув, подумал он.

Впереди на длинном прямом участке шоссе показалась встречная машина. Когда она приблизилась, Фельзен обернулся, чтобы в свете ее фар поглядеть в зеркальце заднего вида, не едет ли кто за ним. Никого. Он сунул руку за спину и пошарил на сиденье. Пусто. Вот пьяный идиот.

Красные огоньки, удаляясь, растаяли во тьме. Шоссе забирало вверх и теперь шло между темными соснами; за Малвейра-да-Серрой дорога начала сильно петлять, и он так усердно крутил руль, что покрылся испариной — выпитое за ужином капельками пота выступило над верхней губой.