— И давно вы знакомы с ним, Жорже? — спросил я. — Небось успели крепко сдружиться за это время.
— Тридцать пять лет или около того.
— Тридцать пять лет или около того, — повторил я. — Значит, с начала шестидесятых. Старинный дружок!
Я смерил его взглядом — усталого, конченого человека.
— Дайте сигарету, инспектор. Мои остались внизу.
Я дал ему сигарету, помог закурить, так как руки его сильно дрожали. Он опустился на краешек кровати.
— Вы и Мигел, — сказал я. — Похоже, что ваши карьеры сложились по-разному.
— У него было преимущество.
— Семья?
В номере было душно. Жорже жадно курил, стягивая рубашку с дряблой груди. Его лицо, и без того серое и осунувшееся, теперь в тусклом свете приобрело зеленоватый оттенок. Глаза неподвижно смотрели в одну точку, и выражение их было горестным.
— Его отец был владельцем банка.
— «Банку де Осеану и Роша»? — спросил я; он кивнул. — Там вы и встретились?
— Нет. Мы познакомились в Кашиаш… в тюрьме Кашиаш.
Я поглядел на вырванный из журнала снимок, где лощеный и элегантный Мигел да Кошта Родригеш совершал акт благотворительности в отеле «Ритц».
— Вы не похожи на коммунистов, — сказал я. — Во всяком случае, он не похож.
Жорже мотнул головой.
— Уголовщина?
— Мы были агентами МПЗГ, — сказал Жорже, стряхивая пепел. — Работали в следственном отделе.
— Погодите-ка секундочку, Жорже, — сказал я. — Его отец был владельцем банка, говорите? Пятнадцать лет назад. Я это помню. Об этом шумели все газеты. Владелец банка, погибший в автокатастрофе на Маржинал. И вся семья тогда погибла. Я не помню фамилии, но уж точно не Родригеш!
— Его настоящее имя Мануэл Абрантеш.
— Почему он сменил имя?
Жорже бросил окурок в раковину. Тот зашипел.
— Ну, уж если вы так много рассказали, Жорже…
— За ним есть грехи, инспектор. За всеми нами они есть. Но у Мануэла Абрантеша грехов было больше. Он ведь был инспектором тайной полиции, как же без этого обойтись.
— О какого рода грехах вы говорите?
— В Кашиаше он убил заключенную. Думаю, это был несчастный случай. У нее случился выкидыш. Как все в точности было, я не знаю. Может быть, он сильно ударил ее, пнул ногой… так или иначе, после этого случая его назначили бригадиром.
— Для МПЗГ такие случаи — дело обычное. Думаю, там было кое-что похуже.
— Он руководил операцией по устранению генерала Машаду в Испании.
По моей спине стекла капля пота.
— Теперь вы понимаете, насколько вы должны быть осторожны, — сказал Жорже.
На этот раз закурил и я.
— Теперь я покончил с ним, инспектор. Я хранил в тайне эту историю с девушкой. Оберегал его. Но сейчас — хватит. Взгляните на меня, инспектор, — сказал он. — Разве похоже, что мне перепала хоть крошка со стола Мануэла Абрантеша?
Я направился к двери и оглянулся на него. Конченый, раздавленный человек.
— Не торопитесь, инспектор, — сказал он. — Это все еще живо.
— Не беспокойтесь, Жорже. Я постараюсь подготовиться, но если что пойдет не так, я буду знать, к кому обратиться.
— И насчет меня вы не беспокойтесь.
— Где он живет?
— Где-то в Лапе. Где ж еще ему жить? Разместился в доме брата. Адреса я не знаю.
Из соседнего номера раздался слабый крик — просили о помощи. Жорже с трудом поднялся на ноги.
Я быстро, перескакивая через ступеньки, сбежал по лестнице. Был уже шестой час. Я позвонил Оливии и спросил у нее адрес Мигела да Кошта Родригеша в Лапе. И позвонил Карлушу.
Без четверти шесть мы стояли возле дома на Руа-Приор, привалившись к старой каменной ограде на другой стороне улицы.
В четверть седьмого старый слуга открыл ворота. Электронное устройство распахнуло одну из дверей гаража, и на улицу выполз задом черный «мерседес». Я почувствовал запах бензина, увидел регистрационный номер машины: 1843 NT, но стекла в машине были прозрачные, и ясно виднелась фигура Лурдеш Родригеш. Выехав на улицу, залитую солнцем, она оставила машину и вылезла. Вернулась обратно в дом, потом появилась опять с каким-то конвертом в руках. За эти несколько минут стекла в машине стали непроницаемо темными.
Среда, 20.30,17 июня 199…
квартира Луизы, Руа-Актор-Таборда.
Лиссабон.
Мы лежали в постели. Она положила голову мне на живот. Мы лежали голые, даже не прикрытые простыней. Окна были распахнуты, и в комнату дул легкий ветерок. Мы курили, стряхивая пепел в одну и ту же тяжелую стеклянную пепельницу на краю кровати, и попивали виски из стакана, стоявшего на другом ее краю. Мы лежали, глядя в потолок. Последние сорок минут я занимался тем, что рассказывал Луизе Мадругаде все, что мне было известно об убийстве Катарины Оливейры. Когда я закончил, минут пятнадцать мы молчали.
— Вот уже два месяца, как меня интересует «Банку де Осеану и Роша», — сказала она.
— Не открывай там счет.
— Я пытаюсь понять, есть ли связь между ним и нацистским золотом.
— Лучше держи деньги под матрасом, как это делают добропорядочные крестьянки.
— Послушай меня.
— Я слушаю. А почему тебя так заинтересовало нацистское золото?
— Потому что это сенсация. Все эти специальные комиссии заставляют банки по всему миру открывать свои архивы. Для моей докторской будет очень хорошо, если я сумею нарыть что-то и в Португалии. Так или иначе, изучать экономику периода Салазара без рассмотрения ее военного периода было бы серьезным упущением.
— Карлуш прочел мне в воскресенье газетную публикацию, где говорилось, что наш золотой запас за время войны увеличился в семь раз.