Смерть в Лиссабоне - Страница 62

Начальник патруля, подняв в руке пистолет, приказал им остановиться. Абрантеш, точно подстреленный, стал валиться на бок. Начальник машинально нажал на спуск, и Салгаду, не успев охнуть, получил пулю в грудь, раздробившую ему ключицу. Мул его прянул, и он получил вторую пулю в живот, не успев даже грохнуться на землю.

Абрантеш, удерживая на месте его мула, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в начальника. Тот упал. Пока патрульный с винтовкой осаживал встававшую на дыбы лошадь, Абрантеш выпустил две пули, угодив второй ему в голову. Третий патрульный пытался повернуть лошадь, чтобы ускакать, но был остановлен пулей между лопаток. Он упал, а лошадь его понеслась обратно в ущелье.

Привязав мула, Абрантеш подошел к начальнику, который еще дышал, пуская изо рта пузыри крови. Абрантеш выстрелил ему в голову. Патрульный с винтовкой был мертв. У третьего патрульного была сломана шея. Абрантеш подошел к Салгаду, который, вытянувшись, лежал на спине. Он тяжело дышал, мучаясь болью и страхом; лицо и губы его были совершенно белыми. Абрантеш рванул на нем куртку и рубашку, обнажив месиво из костей и мяса в районе ключицы и темную дыру в животе. Салгаду прошептал что-то. Абрантеш приблизил ухо к его рту.

— Я не чувствую ног, — произнес тот.

Кивнув, Абрантеш встал и выпустил пулю ему в глаз.

Лошадь начальника оставалась на месте. Абрантеш взвалил ей на спину тела двух патрульных и отвел ее вниз к реке. Две другие лошади были там, и он привязал их к дереву. Потом вернулся за начальником и Салгаду. Наполнив карманы обоих камнями, он столкнул тела в реку.

Верхом на лошади начальника он разыскал своего мула и мула Салгаду, щипавших траву в ложбине, по-прежнему с грузом вольфрама на спинах. Он снял мешки с обоих мулов, водрузил на лошадей патрульных и повел их в Испанию.

Был канун Рождества, и день клонился к вечеру, а Фельзен все еще находился в доме Абрантеша. Ожидание затянулось, к чему он не был готов. У него было полно времени на то, чтобы поразмышлять об Абрантеше, недополученном вольфраме и о том, как он переправит португальца через границу и бросит его там с простреленной головой.

Время от времени приходила Мария, принося то кофе, то что-нибудь поесть или выпить. Она явно хотела привлечь к себе его внимание, но он не реагировал. Ее присутствие раздражало его. Она пробуждала в нем воспоминания о том, о чем он старался забыть. Он вспоминал взгляд, который она на него бросила, когда они копали в саду могилу для англичанина, и это напоминало тот день в старой штольне. Тогда он встряхивал головой и мерил шагами комнату, прогоняя воспоминания.

Он удивлялся, зачем она понадобилась ему. И зачем надо было дразнить и злить Абрантеша, которого он все равно собирался убить?

Она опять зашла в комнату, и в мозгу у него промелькнуло слово «насилие». Ему припомнился ее трепет, когда медленно и осторожно он вонзался в нее, припомнились ее полные страха глаза, когда он зажимал ей рот. Но после это обернулось чем-то другим, ведь помнил же он, как она подгоняла его! Мысль о ночи с ней сейчас вызывала дурноту, и он велел ей отправляться на кухню.

Он думал о других своих женщинах. Вспоминал и первую из них — девушку, которую ждали в поле, чтобы она пришла помогать отцу, но которую Фельзен застал спящей в амбаре. Она увидела, с какой жадностью он глядит на полоску ее голого тела между чулками и юбкой, и допустила его до себя, чтобы успокоить.

До переезда в Берлин других женщин он не знал. Но уже на вокзале его подцепила девица. Он решил, что это непременная часть странной городской жизни, и думал так, пока не кончил, а она не попросила денег. Он удивился: за что? И тогда она кликнула сутенера, а тот, едва взглянув на рослого деревенского парня, схватился за нож. Фельзен заплатил и поспешил ретироваться и на лестнице услышал, как сутенер бьет девицу. Willkommen in Berlin.

Погода в Амендуа опять испортилась. Ветер шуршал шифером на крыше. Фельзен курил, продолжая развлекать себя составлением списка своих женщин, вспоминая их всех по порядку. Пропустив одну, вновь начинал сначала. До Эвы он добрался далеко не сразу.

Он не хотел думать о ней, но сейчас, в тусклом сумраке этого дома и после их мимолетной встречи в Берлине, он не мог удержаться от того, чтобы мысленно не перебирать осколки разбитого вдребезги. Он вспоминал, как медленно и исподволь она разрушала то, что их связывало, — начиная с момента, когда позволила ему вернуться после их разрыва, инициировал который он сам, обвинив ее в притворстве, и до их последней ночи у него дома перед тем, как его забрали гестаповцы. Но вспоминались и моменты, когда все возвращалось, восстанавливалось, и он чувствовал их близость, как всего несколько дней назад в клубе, когда колени их соприкасались под столом. Он потер себе колено, словно и сейчас еще ощущал ее прикосновение.

Фельзен закурил, но сквозняк гонял дым по комнате, так что курить стало невозможно. Он спросил себя, не сродни ли любви это странное жжение в желудке, точно от язвы, это стеснение в груди, когда на секунду кровь как бы застывает в теле. Он вдруг подумал, что потерял любовь, так и не изведав ее по-настоящему. От этой мысли перехватывало дыхание, и он опять принялся метаться по комнате. Он курил, сильно затягиваясь, пока голова не закружилась от никотина. Тогда он, шатаясь, бросился к двери, а оттуда на дождь и порывистый ветер.

Ветер бил ему в лицо колючими градинами, а он глотал их с жадностью, словно они могли очистить и омыть его душу. Стоя так, он забыл о времени. Уже начало темнеть, на холоде мерзло и немело лицо, а он понял, что стоит под градом, только тогда, когда льдинки попали ему в рот.