Смерть в Лиссабоне - Страница 39

Однако результатом этой малоприятной беседы за обеденным столом стало требование добыть вольфрам во что бы то ни стало и любой ценой. Вдобавок ему надлежало ознакомиться с рынком жести и не пренебрегать прочими товарами, как то: сардинами, оливковым маслом, кожей или, к примеру, одеялами.

— Так мы что, собираемся воевать с русскими и русской зимой? — удивился Фельзен.

— Россия большая страна, — отвечал Лерер. — Наша неосмотрительность была бы… как бы это выразиться… не вполне уместна, что ли.

— Но завоевать Югославию, Грецию, Румынию, Болгарию нельзя в один момент.

— Видно, шампанское в отеле «Парковый» лилось рекой, — с яростью оборвал его Лерер.

— Вот уж не знаю, герр группенфюрер.

Вернувшись в Лиссабон, Фельзен обратился в абвер с просьбой найти управу на англичан, которых не испугали новые предложенные Фельзеном цены и которые смогли увести у него из-под носа еще один пятидесятитонный контракт. Однако абвер оказался бессилен.

Теперь Фельзен находился в Бейре и вынужден был сам выпутываться из сложного положения. Абрантеш втягивал суп через свои протезы. Фельзен, зная о предстоящих переменах, лениво ковырял кусок свинины.

— Там будет машина, — сказал Абрантеш, — на короткой дороге между Мелушем и Сейшу. Завтра днем будет. От двух до четырех.

— С английским уполномоченным?

Абрантеш кивнул.

— Что-нибудь еще известно?

— Нет. Кроме того, что дорога идет через сосновый бор.

— Кто вам сказал?

— Шофер.

— А он человек надежный?

— Запросил тысячу. Хочет работать. Но приглядывать за ним придется.

— Надежность нынче в цене.

Абрантеш мотнул головой, указывая подбородком туда, где сидели вольфрамщики.

— Жрать хлеб они больше не согласны. Дешевая еда им уже не по вкусу. Обзавелись часами, а время по ним определять не могут. Нацепили золотые коронки на гнилые зубы, а трахаются все еще с овцами. Бейра теперь настоящий сумасшедший дом. Вчера ко мне вся деревня заявилась. Все как один! И еще четыре сотни откуда-то из-под Каштелу-Бранку. Прознали про цены. Две сотни эскудо за кусочек породы — и заработаешь в пятьдесят раз больше того, что получаешь за день. Они называют это черным золотом.

— Долго это не продлится.

— Вот накупят себе машин, тогда посмотрите. Нам будет крышка.

— Я хочу сказать, что доктор Салазар не допустит, чтобы так продолжалось. Власти не позволят людям бросать свои дома, свои поля. Не позволят ценам выйти из-под контроля. Салазару известно, что такое инфляция.

— Инфляция?

— Эта чума опустошает карманы.

— Объясните-ка.

— Это болезнь, от которой гибнут деньги.

— Деньги — это бумажки, сеньор Фельзен, — отрезал Абрантеш.

— Вы знаете, что такое рак?

Абрантеш кивнул и перестал уплетать свою треску.

— Так вот, бывает, что он поражает и кровь. Кровь выглядит как обычно, такая же красная, но внутри у нее рак. Сегодня у тебя есть банкнота в десять эскудо, а назавтра — это уже сотня, а послезавтра она превратится в тысячу эскудо.

— Так разве это плохо?

— Деньги выглядят прежними, но ценности не имеют. Власти печатают их лишь для того, чтобы угнаться за ценами и ростом заработной платы. На свою банкноту в тысячу эскудо ты не купишь ничего. Мы-то в Германии знаем, что такое инфляция.

Нож и вилка Жоакина Абрантеша застыли в воздухе. Впервые Фельзен наблюдал его испуг.

4 июля 1941 года.

Серра-да-Эштрела, Бейра-Байша.

Португалия.

Стояла жара. Воздух был горяч и неподвижен. Даже в предгорьях, где можно было бы ожидать ветерка, стоял палящий, иссушающий зной, такой тяжкий, что у Фельзена саднило горло. Сидя на заднем сиденье «ситроена», он обливался потом и прикладывался к металлической фляжке, попивая тепловатую воду. На лице сидевшего с ним рядом Абрантеша не было ни капли пота.

В горы они стали подниматься от Белмонте, который, несмотря на жару, был запружен толпами народа. Людей было так много, что Фельзен даже подумал, уж не чудо ли какое-то они там узрели, наподобие явившейся в 1917 году в Фатиме Пресвятой Девы. Но нет, из домов на жару их выгнал вольфрам — блестящая черная магма, миллион лет назад вырвавшаяся из земных недр, застывшая и окаменевшая.

Он, Фельзен, стал прародителем нового культа, и это его восхищало и одновременно приводило в ужас. Люди круто изменили свою жизнь. Мэры мелких городков и чиновники, сапожники, каменщики, угольщики, портные — все они бросили свои занятия и двинулись в горы продираться сквозь заросли и щупать землю, пораженные вирусом вольфрамовой лихорадки. Случись кому-то здесь умереть, никто не станет и хоронить: некому будет даже сколотить гроб.

Светловолосому англичанину было нехорошо. Он распростерся на заднем сиденье, пытаясь ощутить хоть малейшее дуновение ветерка на своей белой коже и обгоревшем лице. Долгий путь из Визеу был сплошным кошмаром. Всё не задалось. После первого же прокола шины он выбросил из головы все мысли о вольфраме и предался сладким мечтам о браке с голубоглазой голландкой.

Неровности дороги отвлекали его от этих мечтаний — казалось, шофер каким-то врожденным чутьем умел отыскивать самые глубокие колдобины. В голове его возникали и быстро исчезали обрывки мыслей. И на кой ей сдалась эта Америка? А с той женщиной он так и не поговорил. Должен ли он винить себя? Возможно. Возможно, ему надо было, по крайней мере, зайти в американское консульство, хотя бы попробовать поговорить с этой женщиной в отделе виз. Но кому охота самому рубить сук, на котором сидишь, а потом ненавидеть себя за это? Господи, ну и жарища.