Смерть в Лиссабоне - Страница 21

— Добрый день, сеньоры, — раздалось за спиной, — вы ведь…

— Любовались вашей сосной, — сказал Карлуш, решивший сыграть в идиота.

— Я собираюсь ее срубить, — проговорил высокий мужчина с белой набриолиненной шевелюрой, державшийся очень прямо. Зачесанные назад волосы чуть вились на затылке. — Она загораживает свет, да и прислуга ворчит. Вы, как я понимаю, полицейские из следственного отдела?

Представившись, мы проследовали за ним в дом. На мужчине была английская спортивная клетчатая рубашка, слаксы с отворотами и коричневые теннисные туфли. Руки он заложил за спину и шел чуть ссутулившись, похожий на погруженного в размышления священника. Пол в коридоре был паркетный, стены украшали фамильные портреты. Предков, казалось, удручала тишина коридора. В кабинете тоже был паркет и ковры — хорошие и с виду старинные. За большим столом орехового дерева стояло коричневое кожаное кресло. Все стены были закрыты стеллажами с книгами. Только у адвоката может быть столько книг в одинаковых переплетах. Кабинет освещали четыре лампы на нефритовых подставках в виде женских фигур. Дневной свет загораживала росшая в саду бугенвиллея.

Мы уселись в кресла по углам кабинета. Громко тикали бронзовые часы.

Господин Оливейра не спешил начать беседу. Когда мы сели, он, скрыв свое смуглое лицо за стеклами очков, погрузился в поиски чего-то на столе. Вошедшая служанка, не поднимая глаз, поставила кофе. На одной из полок с английскими триллерами в мягких бумажных переплетах стояла фотография убитой девушки.

Катарина Оливейра улыбалась в камеру. Ее синие глаза были широко раскрыты, но выражение их не соответствовало улыбке. В груди у меня что-то сжалось. Так выглядела Оливия, узнав о смерти матери.

— Это она, — сказал доктор Оливейра, вскинув седые брови над оправой очков.

Для пятнадцатилетней дочери он был стар — судя по фигуре, ему можно было дать под семьдесят, но морщинистые лицо и шея тянули и на большее. В его-то годы и внуков уже можно иметь целую кучу. Наклонившись над столом, он вытащил из шкатулки тонкую сигару. Облизнув губы, отчего они приобрели цвет свиной печенки, он сунул сигару в рот. Закурил. Служанка поставила перед ним чашку и удалилась.

— Когда в последний раз вы ее видели? — спросил я, поставив фотографию обратно на полку.

— Во вторник вечером. Утром в пятницу я уехал из моего лиссабонского дома, чтобы в конторе подготовиться к судебному заседанию.

— В какой области юриспруденции вы специализируетесь?

— Корпоративное право. Налоги. С уголовными преступлениями я никогда дела не имел, если вы подумали об этом.

— А ваша жена в пятницу утром видела Катарину?

— Она подбросила ее в школу, потом вернулась. Летом Катарина всегда проводит выходные здесь.

— А после школы она добирается сюда одна поездом от Каиш-ду-Содре?

— Обычно она приезжает часов в шесть-семь.

— Заявление с просьбой о розыске поступило в девять.

— Я приехал в половине девятого. К тому времени жена уже час как волновалась. Мы обзвонили всех, кто только пришел нам в голову, после чего я заявил в…

— У нее имеются близкие друзья? Может быть, возлюбленный?

— Она поет в ансамбле и в свободное время общается главным образом с партнерами, — сказал он, откидываясь на спинку кресла с чашкой кофе в руке. — Что же касается возлюбленного… О таковом мне ничего не известно.

— Это школьный ансамбль?

— Они все студенты университета. Два парня — Валентин и Вруну — и девушка. Девушку зовут… Тереза. Да, Тереза, именно так.

— Стало быть, все они значительно старше Катарины.

— Им, должно быть, лет двадцать — двадцать один. Молодым людям то есть. Насчет девушки — не знаю. Наверно, ей столько же, но поскольку одевается она в черное и красит губы ярко-красной помадой, то сказать трудно.

— Нам понадобятся все сведения о них, — сказал я. Доктор Оливейра потянулся к блокноту и стал пролистывать его в поисках имен и телефонов. — Это ваш единственный ребенок?

— От этого брака — да. У меня есть еще четверо взрослых детей. Тереза… — Дальнейшее улетучилось в облачке сигарного дыма. Он курил, глядя на фотографию на столе.

— Это ваша теперешняя жена? — докончил я, рассматривая ту же фотографию. На ней были сняты четверо его детей от прежнего брака.

— Моя вторая жена, — отвечал он, словно досадуя за что-то на себя. — Катарина ее единственный ребенок.

— Ваша жена сейчас дома, сеньор доктор? — спросил я.

— Она наверху. Плохо себя чувствует. Спит. Она приняла что-то, чтобы уснуть. Не думаю, что было бы правильно…

— Как у нее вообще… с нервами?

— Когда дело касается Катарины, когда ее единственная дочь где-то пропадает всю ночь, а потом чуть свет раздается звонок полицейского следователя… тогда да, конечно… нервы…

— Что бы вы могли сказать по поводу их отношений — вашей жены и Катарины?

— Что? — переспросил Оливейра, переводя взгляд на Карлуша, словно за разъяснением странного вопроса.

— Отношения матери и дочери не всегда бывают простыми.

— Не понимаю, куда вы клоните, — проговорил он, хмыкнув.

— Китайский иероглиф, означающий борьбу, представляет собой изображение двух женских фигур под одной крышей.

Доктор Акилину Оливейра, подперев голову двумя кулаками, взглянул на меня поверх очков. Его темные глаза проникали, казалось, в самую глубину души.

— Но она никогда раньше не сбегала из дома.

— Значит ли это, что ссоры все-таки были?